Культура карточной игры в России: социально-исторический срез
Мириады разноцветных огней, то затухая, то вспыхивая вновь, своим завораживающим танцем рисуют на заснувшем небе вращающиеся колеса огромных неоновых рулеток. Мерцающие капли складываются в причудливые очертания, материализуя заветную комбинацию 777, чтобы уже через секунду рассыпаться фейерверком искр, оставив после себя меркнущий негативный росчерк - три семерки – вестник удачи. Дорогие автомобили, мягко припарковавшись возле игорных домов, выпускают из надушенных салонов респектабельных игроков, вновь желающих испытать верность ветреной богини Фортуны, зачарованно следя за бегущим шариком или прожигая взглядом карты соперника в тысячной партии в покер, блэкджек, или баккару.
А в это время в менее фешенебельных районах города демократичная публика спешит к многочисленным залам игровых автоматов, рассыпанных близ станций метро. Рабочих, студентов, менеджеров средней руки влечет сюда возможность - не тратя средств на дорогие костюмы и времени на светские беседы, а запросто, взяв любимого пива, - отвлечься от накопившихся за день забот, стерев их след динамичным мельканием цветных слотов.
Те же, чей рабочий день проходит за монитором компьютера – а это по преимуществу многочисленный штат секретарш всех мастей – имеют шанс раскинуть стандартный виндосовский пасьянс «без отрыва от производства» - во время обеденного перерыва или же в ходе самого «рабочего процесса». Последнее - на собственный страх и риск или же в зависимости от степени бдительности начальственного ока, снисходительность коего к невинной забаве своих подчиненных грозит обратиться в привычку юных особ, от которой недалеко и до соблазна вкусить более внушительную дозу эндорфина – пополнив контингент посетительниц казино…
Что же касается пожилого поколения, для которого современная игорная индустрия является чем-то далеким и неведомым, то и среди них нет-нет, да увидишь бабушку, замершую над пасьянсом, с печальной иронией вспомянув молодые годы и то, как полвека назад забилось девичье сердце, когда выпал червовый валет – тот самый, который за эти годы из прежнего удалого молодца превратился в нынешнего сварливого деда, забивающего «козла» на клетчатой кухонной клеенке или «дующегося» в «дурачка» с такими же, как и он, приятелями.
В форме ли организованных светских клубов или досужего коротания времени - культура карточных игр проникла во все социальные и возрастные группы населения России – причем прежде поклонников азартного времяпрепровождения было не менее, нежели нынче, когда деятельность по организации и проведению азартных игр и пари после забвения советских десятилетий получила официальное признание. На протяжении 400-летней истории карт - невзирая на периодически чинимые запреты и гонения - в России играли все: от мала до велика, от крестьянской избы до дворцовых покоев. И в этом едином игровом пространстве существовала особая иерархия карточных интересов, социально дифференцированная по разновидностям и наименованиям игр, степени их сложности, условиям выигрышей и «культурному аккомпанементу» самого процесса.
Будучи привнесены в Россию из немецко-польской культуры в ХVI-ХVII вв., со временем карты превратились в обязательный элемент русской жизни: за карточным столом делались карьеры, заводились судьбоносные знакомства, вершились судьбы целых имений, фамильных драгоценностей, а порой - и собственных жен. В высшем обществе сложились правила игорного этикета, ибо, как писали составители справочника «Правила светской жизни и этикета»: «всесильная мода предписывает уметь играть в карты и так без этого уменья светский человек может оказаться в самом неловком положении, то изучение механизма общепринятых, общественных игр должно обязательно входить в воспитание светского человека».
Мода на игру существовала всегда, причем порой ее капризы оборачивались полным крахом социального статуса тех игр, которые еще недавно считались элитарными. Например, если в ХVIII веке из азартных игр предпочитали макао, фараон и квинтич, а в пушкинское время больше играли в штосс, банк, фараон и экарте, то к концу ХIХ века в банк играли главным образом в притонах, а штосс в 1930-е годы, по замечанию Д.С. Лихачева, превратился в любимую игру уголовников. Бывали же и обратные примеры, когда, возродившись из забвения, игры вновь входили в моду. Так произошло с самой популярной коммерческой игрой ХIХ столетия - вистом, возвращенным в арсенал игроков (в том числе благодаря созданию в Петербурге Кружка любителей виста) после того, как игра был вытеснена сначала бостоном, а затем винтом, безиком и преферансом.
Итак, какой же была культура карточных игр в различных социальных слоях прежней России? Об этом могут поведать оставленные современниками воспоминания, мемуары, стихи, а также произведения изобразительного искусства, запечатлевшие игорные страсти минувших столетий.
ЧАСТЬ I
ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОР
«Иногда императрица сама держала банк,
но – совершенно по-царски»
(В.О. Михневич. История карточной игры).
В России увлечение картами началось с XVII века, именно в это время стали появляться первые «запретительные» указы. «Уложением» 1649 года царя Алексея Михайловича игра в карты запрещалась наравне с игрой в кости и «зернь», причем уличенному в игре в четвертый раз грозила смерть.
Поначалу в карты играли простые люди, при дворе же игра прижились лишь во времена Петра I, который хоть и не особо жаловал, однако и не запрещал карты – табу подвергалась лишь игра на деньги. Но именно она-то и составляла главное удовольствие картежников в последующие годы. Уже в годы правления Петра II (1715-1730) карточная игра стала своего рода официальной придворной забавой, так что даже во время его торжественного обручения с княжной Е.А. Долгорукой в покоях были расставлены карточные столы.
Отмеченные вниманием при дворе Анны Иоанновны (1693-1740), карты, выделившись из обширного мира игр, обрели особый социокультурный статус, превратившись в излюбленное времяпрепровождение придворного общества, ценившего в картах не только удовольствие от азарта и эстетику игры, но и открывавшиеся перед ее участниками возможности в изысканной форме засвидетельствовать кому-либо свое благорасположение или же, напротив, свести счеты. К подобным политическим хитростям прибегала и сама Анна Иоанновна – поклонница шахмат и карт: «иногда императрица сама держала банк, но – совершенно по-царски – без желания кого-нибудь обыграть. Напротив, Анна Иоанновна метала банк с тайным намерением дать выиграть у себя лицам, заслужившим ее особую благосклонность. Поэтому понтировать ей могли только те из игроков, кого она сама называла и приглашала. Выигравшие тотчас же получали свой выигрыш наличностью, с проигравших же императрица никогда не требовала денег» (В.О. Михневич. История карточной игры).
В отличие от великодушной императрицы, ее фаворит Бирон (1690-1772), который, по словам Миниха, «не мог иначе проводить время, как, играя в карты и притом на большие куши», - неизменно ставил своих партнеров перед непростым выбором: проиграть и сохранить благосклонность всесильного временщика или же выиграть, рискуя тем самым впасть в немилость Бирона.
В годы царствования императрицы Елизаветы Петровны (1709-1761) карточные игры, обретя постоянное место в досуге столичного и провинциального дворянства, превратились в новую культурную традицию этого сословия. Одним из первых серьезных законодательных шагов в отношении карточных игр стал указ императрицы от 16 июня 1761 года, разделивший игры на азартные и коммерческие. Играть в азартные - т.е. такие игры, где первую скрипку играл банкомет - было запрещено. В игры же коммерческие, например, преферанс, играть не возбранялось, однако ставки следовало делать разумные, не ставя на кон родовое имение или же собственную жену (как это сделал князь А.Н. Голицын – и проиграл свою молодую красавицу жену Л.К.
Разумовскому). Будучи страстной картежницей, Елизавета Петровна отменила наказание долговой ямой за карточные долги. И не мудрено: при том всеобщем увлечении картами, которое развернулось при дворе «дщери Петровой», непринятие подобного решения грозило обернуться долговой ямой едва ли не для половины дворянского сословия России. Так, по свидетельству современников, граф Алексей Григорьевич Разумовский (1709-1771) – тайный супруг Елизаветы Петровны - непрестанно ведя большую игру, держал банк и «нарочно проигрывал, а, случалось, смотрел сквозь пальцы, как у него без всякого даже выигрыша, Настасья Ивановна Измайлова, например, и другие из банку крадывали деньги и после щедрость его в надлежащем месте выхваливали» (В.О. Михневич. История карточной игры).
Брат Алексея Разумовского – Кирилл Григорьевич (1728-1803), последний гетман Украины – на протяжении всей своей долгой и благополучной жизни оставался, по выражению его друга, графа П. Завадовского, «ночным картежником и дневным биллиардщиком». Жил он всегда широко и хлебосольно; каждый день в его богатых палатах на набережной Мойки собирались гости, с которыми хозяева до поздней ночи забавлялись карточной игрой. Графиня Разумовская разделяла карточные пристрастия своего супруга, который даже в старости, будучи удрученным болезнями, проживая в своей гетманской резиденции – Батурине, большую часть свободного времени проводил за картами. От биллиардной игры он должен был отказаться – ноги не служили и дряхлость одолевала; зато, по воспоминаниям современников, «любил поиграть в карты и часто за игрою проводил бессонные от недуга ночи» (В.О. Михневич. История карточной игры).
Многие из приближенных Елизаветы Петровны были страстными картежниками, чьими радениями карты прочно вошли в моду, сделавшись частью балов и куртагов, не мыслившихся без ломбера или пикета. Любимой карточной игрой преемника Елизаветы Петровны – Петра III (1728-1762) – был «campis», в котором каждый имел несколько жизней, и на каждое очко ставились червонцы. Выиграть у Петра III было практически невозможно, ибо, недалекий и своевольный император, начиная проигрывать, «вместо того, чтобы отдать жизнь, бросал в пульку червонец, и с помощью этой уловки всегда оставался в выигрыше» (М.И. Пыляев. Старый Петербург).
Зато его супруга - Екатерина II – занявшая российский престол после свержения Петра III, играла, не мелочась, с истинно царским размахом – на бриллианты. В карты, шахматы или шашки, в бильярд или на скачках играли практически все многочисленные фавориты Екатерины II: Платон Зубов, Григорий Орлов, Григорий Потемкин-Таврический… «В игре были все кавалеры. Второй фаворит Корсаков, граф Иван Чернышев, фельдмаршал Салтыков и пять других играли в макао: игра, в которую в Петербурге уже несколько лет теряют и выигрывают огромные суммы», - писал Ж. Бернулли.
Государыня играла в бостон, пикет, крибэдж, но более других предпочитала макао. Каждые девять очков оплачивались бриллиантом весом в один карат. Екатерина самолично составляла список удостоенных играть «на камушки», и после оглашения их имен пред приглашенными ставились шкатулки с бриллиантами - начиналась игра. Императрица была великодушна к своим партнерам и нередко прощала им срывавшиеся в азартном порыве вольности. Одну из таких сцен, произошедших во время игры, описывает М.И. Пыляев в книге «Старый Петербург»: «У Екатерины… часто был партнером пренеприятный и задорный игрок Чертков. Раз, играя с нею и проигрывая, он с досады бросил карты на стол. Она ни слова не сказал ему и, когда кончился вечер, встала, поклонилась, и молча ушла в покои. Чертков просто остолбенел от своего поступка. На другой день, когда гофмаршал вызывал лиц, которые были назначены к ее столу, Чертков стоял в углу, ни жив, ни мертв. Когда гофмаршал произнес его имя, он просто ушам не верил, и когда нерешительно подошел, то государыня встала, взяла Черткова за руку и прошла с ним по комнате, не говоря ни слова. Возвратясь же к столу, сказала ему: «Не стыдно ли Вам думать, что я могла быть на Вас сердита? Разве Вы забыли, что между друзьями ссоры не должны оставлять по себе никаких неприятных следов».
Несмотря на личное пристрастие к игре, Екатерина II, дабы ввести все разгорающуюся страсть русского общества к азартному времяпрепровождению в какое-либо законное русло, в «Уставе благочиния» от 1782 года писала: «Буде игра игроку служила забавою или отдохновением посреди своей семьи и со друзьями, и игра не запрещена, то вины нет; буде же игра игроку служит единственным упражнением и промыслом…, то о том исследовав учинить по законам».
Однако вопреки многочисленным попыткам ограничить карточные игры, невзирая на ведущиеся войны, народные мятежи, неурожаи, пожары и наводнения, часто повергавшие в смятение прежнюю столицу, - государев двор играл... В письменных документах той поры встречаются упоминания об игроках, для которых карты из развлечения превратились в непреодолимую зависимость. Одним из игроманов екатерининской эпохи был граф Сергей Петрович Румянцев (1755-1838). Блестящий вельможа, человек отменного ума, большой образованности, любознательности по всем отраслям науки, по сообщению П.А. Вяземского, граф до глубокой старости был подвержен «недугу игры», которому предавался, запоем. Запираясь дома на несколько дней с игроками, Румянцев проигрывал им баснословные суммы и успокаивал свою страсть вплоть до нового запоя.
П.А. Вяземский - «язвительный поэт, остряк замысловатый, и блеском колких слов, и шутками богатый» - размышляя «о судьбах своей Родины», сформулировал сей диагноз в общероссийском масштабе: «Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в русской жизни карты одна из непреложных и неизбежных стихий». В России карточная игра приобрела столь грандиозный размах, что заезжие гости склонны были считать тягу к ней определяющей чертой национального характера русских. «У француза забавляются салонными играми, весело ужинают, напевают некоторые водевили, которые еще не позабыты; у англичан обедают в пять часов, пьют пунш, говорят о торговле; итальянцы музицируют, танцуют, смеются, жестикулируют, их разговор вращается вокруг спектаклей и искусств; у немцев разговаривают о науках, курят, спорят, много едят, изо всех сил стараются делать друг другу комплименты; у русских встречается смесь всех возможных обычаев, а чаще всего – азартная игра: это душа всех их собраний и удовольствий, но она не исключает ни одного из других развлечений» - отмечал француз Ш. Масон в своих «Секретных записках о России времени царствования Екатерины II и Павла I».
Подобное мнение не утратило своей справедливости и в годы правления последующих монархов. Известно, что поклонниками карточной игры были Николай I (1796-1855) и Александр III (1845-1894).
Николай I предпочитал проводить свободные вечера в кругу семьи, а после вечернего чая любил играть в карты или устраивать своеобразную карточную лотерею. «Государь каждый вечер играл в карты: партию его составляли приближенные ему сановники или особенно отмеченные им дипломаты». Слова графа В. Соллогуба иллюстрирует рисунок, выполненный в конце 1840 – начале 1850-х годов придворным художником Николая I А.Ф. Чернышевым. Император запечатлен в момент вечерней игры, проходящей в чинной атмосфере, где кажутся чудовищными и невозможными ни всплески страстей, ни шулерство, ни потасовки – те привычные атрибуты карточных игр, которые не стеснялись являть себя во всей полноте за пределами дворцовых покоев – в мещанском обществе и простонародной среде.
Культура карточных игр, выпестованная в Российском обществе как сильная дворянская традиция, истребить которую в начале ХХ столетия оказалось способным лишь физическое устранение ее носителей как класса, в николаевскую эпоху, презрев сословные рамки, выплеснулось «в народ», став излюбленным занятием всего российского населения. В особенности игра процветала среди военных.
ЧАСТЬ II
ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ
Да знаешь ли, какую ты этим себе славу сделаешь в полку?
Еще, не будучи юнкером, да уж проиграл двести тысяч!
Да тебя гусары на руках будут носить.
(Н.В. Гоголь. «Игроки»)
В XVII в. небольшие партии игральных карт в составе европейского импорта доставлялись в города Центральной России и Сибири. Однако в те годы заморское новшество не произвело впечатления на россиян, предпочитавших традиционную игру в кости, «зернь». До ХVIII столетия карты не были популярны в высшем свете, как в силу приверженности шахматам и шашкам, являвшимся традиционными играми русского двора, так и под влиянием церковного благочестия, квалифицировавшего карты исключительно как дьявольские происки ради «смущения нравов». Лишь служилое население сибирских городов отдавало определенную дань этой игре (как, впрочем, и другим азартным развлечениям) - в силу самих условий долгой службы: на месяцы оторванные от дома и хозяйства, офицеры, одолеваемые скукой, скрашивали свой досуг всеми доступными «в глуши, во мраке заточенья» способами, чтобы внести в тоскливые однообразные будни элемент спонтанности, остроты, риска. Поэтому в царской России образ офицера – статного, удалого, рискового – неизменно ассоциировался с понятиями «бретер», «игрок». «Стыдись, что ж ты за гусар? Натурально, одно из двух: либо выиграешь, либо проиграешь. Да в этом-то и дело, в риске-то и есть Главная добродетель. А не рискнуть, пожалуй, всякий может» - так Н.В. Гоголь выразил кредо офицера царской армии словами одного из персонажей пьесы «Игроки» - карточного шулера, подзадоривавшего мечтавшего стать гусаром мальчишку.
Что же касается шулеров, то в России профессиональные игроки, превратившие карты в средство существования и без труда обыгрывавшие не только новичков, но и опытных картежников, появились, начиная с екатерининского фаворита Зорича. С конца ХVIII столетия пользоваться шулерскими приемами не считалось зазорным и в дворянской среде, особенно если партнер был ниже по положению. В поисках легкого заработка шулеры промышляли по всей России: от императорского дворца и до последней почтовой станции. Причем были среди них и те, кто, поправ кодекс чести, рядился в офицерскую форму, «надувая» еще неумелых, но уже вкусивших игрецкого азарта юнкеров:
«Браво, юнкер! Человек, карты! (Наливает ему в стакан.) Главное, что нужно? Нужна отвага, удар, сила... Так и быть, господа, я вам сделаю банчик в двадцать пять тысяч. (Мечет направо и налево.) Ну, гусар... Ты, Швохнев, что ставишь? (Мечет.) Какое странное течение карт. Вот любопытно для вычислений! Валет убит, девятка взяла. Что там, что у тебя? И четверка взяла! А гусар, гусар-то, каков гусар? Замечаешь, Ихарев, как уж он мастерски возвышает ставки! А туз все еще не выходит. Что ж ты, Швохнев, не наливаешь ему? Вона, вона, вон туз! Вон уж Кругель потащил себе. Немцу всегда везет! Четверка взяла, тройка взяла. Браво, браво, гусар! Слышишь, Швохнев, гусар уже около пяти тысяч в выигрыше» (Н.В. Гоголь. «Игроки»).
Сохранилась исполненная К.П. Беггровым по рисунку Шаде литография профессионального игрока пушкинской эпохи – Остолопова – одного из тысяч «профессионалов», безбедно живущих за счет карточной игры. Были в те времена и такие игроки, для которых «шутливое шулерство» являлось своеобразным пикантным развлечением – по большей части это были все те же офицеры, за годы службы поднаторевшие в карточном искусстве не хуже профессиональных шулеров.
Один из них - отставной гвардейский офицер, участник Отечественной войны 1812 года - Федор Иванович Толстой («Американец», 1782-1846) – «красивый брюнет, сильный, обольстительный, умный и обожаемый женщинами… ужасный шалопай и забияка, постоянно готовый драться на дуэли». Попав в состав кругосветной экспедиции Крузенштерна, Толстой за свои несносные проказы был высажен на остров Ситка у берегов Аляски, где едва не стал предводителем племени алеутов – за что и получил прозвище американец.
Любитель острых ощущений, он был одним из первых русских, поднявшихся на воздушном шаре. Но наибольшую известность приобрел как "тонкий игрок и планист...", один из самых знаменитых в России шулеров XIX века, чья фамилия числилась под номером 1 в полицейском списке московских картёжных игроков за 1829 год. А.С. Пушкин, значившийся в том же списке под номером 36, писал про Толстого-Американца:
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он - слава Богу -
Только что картёжный вор.
Толстой-Американец стал прототипом шулера Удушьева в романе Д. Н. Бегичева "Семейство Холмских". А. С. Грибоедов описал его в пьесе "Горе от ума", Пушкин - изобразил в образе Зарецкого в "Евгении Онегине". Лев Толстой, которому Ф. И. Толстой-Американец приходился двоюродным дядей, описал его в образе графа Турбина в рассказе "Два гусара" и Долохова в "Войне и мире". Ф. В. Булгарин, современник Толстого-Американца, оставил о нём такое свидетельство: "Умён он был, как демон, и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на всё, охотно помогал приятелям, но и друзьям, и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженье, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выигрывать."
М. И. Пыляев так описывает первое знакомство Толстого-Американца с одним из знаменитых игроков того времени П. В. Нащокиным: "...шла адская игра в клубе; наконец все разъехались, за исключением Толстого и Нащокина, которые остались за ломберным столом. Когда дело дошло до расчёта, Толстой объявил, что противник должен ему заплатить двадцать тысяч. - Нет, я их не заплачу, - сказал Нащокин, - вы их записали, но я их не проиграл. - Может быть, это и так, но я привык руководиться тем, что записываю, и докажу вам это, - отвечал граф. Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и прибавил: - Он заряжен, заплатите или нет? - Нет. - Я вам даю десять минут на размышление. Нащокин вынул из кармана часы, потом бумажник и отвечал: - Часы могут стоить пятьсот рублей, а в бумажнике двадцатипятирублёвая бумажка: вот всё, что вам достанется, если вы меня убьёте, а в полиции вам придётся заплатить не одну тысячу, чтобы скрыть преступление: какой же вам расчёт меня убивать?
- Молодец, - крикнул Толстой и протянул ему руку, - наконец-то я нашёл человека! - В продолжение многих лет друзья жили безотлучно, кутили вместе, на пару попадали в тюрьму. Толстой-Американец не расставался с Нащокиным до самой смерти и умер у него на руках.
О страсти Толстого-Американца к карточным играм ходили бесчисленные легенды. Среди друзей и карточных партнеров Американца были Вяземский, Жуковский, Денис Давыдов, Баратынский, Пушкин. С последним у Толстого едва не произошла дуэль, однако противники были примирены и вскоре нашли обоюдные интересы, одним из которых, естественно, стала игра.
"Я бы предпочёл умереть, чем не играть," – признался однажды А.С. Пушкин. Какие же игры предпочитал «Русский Байрон»? Об этом сохранились многочисленные свидетельства современников поэта: «Играл Александр Сергеевич много и очень азартно. Случалось, в качестве ставок в дело шли главы из "Евгения Онегина". Это было в Москве. Пушкин, как известно, любил играть в карты, преимущественно в штос. Играя однажды с А.М.Загряжским, Пушкин проиграл все бывшие у него деньги. Он предложил, в виде ставки, только что оконченную им пятую главу "Онегина". Ставка была принята, так как рукопись эта представляла собою тоже деньги, и очень большие (Пушкин получал по 25 руб. асс. за строку), - и Пушкин проиграл. Следующей ставкой была пара пистолетов, но здесь счастье перешло на сторону поэта: он отыграл и пистолеты, и рукопись, и ещё выиграл тысячи полторы...
В ХIХ столетии карточные игры делились на запрещённые (азартные): банк, штосс, фараон, баккара, макао; и разрешённые (коммерческие): вист, ломбер, бостон. Сам Пушкин игру в "азарт" считал порочной, в то время как коммерческие игры называл добродетелью, о чем и писал не единожды другу барону А.А. Дельвигу: «Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина, и стращают мною ребят, как букою, а я езжу на пароме, играю в вист по восьми гривен роббер, и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока». Тем не менее, в многочисленных донесениях А.Х. Бенкендорфу о Пушкине упоминали как о «господине, столь же опасном для государства, как не очиненное перо», ибо он «не столь теперь занимается стихами, как карточной игрой, и поменял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде». Ходили даже слухи, что поездка Пушкина на Кавказ и в Малую Азию была запланирована и подготовлена шулерами, отводившими поэту роль "свадебного генерала", чье имя вовлекло бы в игру желающих познакомиться с известным столичным гостем скучающих местных дворян. О том, существовал ли такой план в действительности или он являлся плодом фантазии недоброжелателей поэта – судить сложно.
В 20-е годы ХIХ века Пушкин посетил Кавказ, где, общаясь с местным населением, «…наблюдал // Их веру, нравы, воспитанье, // Любил их жизни простоту, // Гостеприимство, жажду брани». Но помимо этих восторженных чувств поэт не мог не заметить и иную сторону жизни, далекой от столичного блеска, от чудачеств и франтовства петербургских и московских офицеров. Заброшенные на службу в многочисленные провинциальные местечки огромной России, офицеры изо дня в день теряли духовные и нравственные силы в бессмысленном существовании. Безысходная душевная тоска, которую испытывал человек, попавший на чужбину, замкнутый в четырех стенах, выплеснулась в годы безвременья - аракчеевской муштры и гнета николаевского царствования.
В русской живописи существует картина – «Анкор, еще анкор!» - работы художника П.А. Федотова выпускника Московского кадетского корпуса, знавшего офицерскую жизнь не понаслышке. Эта картина, долгое время считавшаяся неоконченным эскизом, - одно из самых сильных и неожиданных произведений середины ХIХ столетия. В картине «Анкор, еще анкор!» едва ли не впервые в истории отечественной живописи предметом изображения стало не событие, а душевная атмосфера - внутреннее состояние офицера николаевской России, вынужденного прозябать в глуши.
В полутёмной крестьянской избе молодой офицер в тусклом мерцании свечи коротает вечер, играя с пуделем, а в стороне денщик раскуривает трубку. В квадрате окошка – очертания заснеженного дома, словно мираж далекого родного очага, которому вторит карточный домик на столе. Не в силах долее коротать вечер за игрой в картишки, офицер занялся игрой с пуделем, в тысячный раз бессмысленно, механически заставляя собаку перепрыгивать через чубук. Здесь нет ни какого-либо события, ни конкретных характеров: художник не даёт никакого представления ни об Офицере, ничком лежащем на лавке, низко опустив голову, ни о Денщике, подобно призраку, фантому, едва различимом в темном углу. Образы эти собирательные, каких были тысячи по всей России – молодых, полных сил офицеров, заключенных в четырех стенах богом забытого жилища, в котором нет ни прошлого, ни будущего: есть лишь один нескончаемый тёмный день, тянущийся словно в мучительном бреду, когда не отличить сна от яви.
Что оставалось человеку, попавшему в подобные условия? Играть. Играть, чтобы развеяться, чтобы внести в жизнь по ранжиру элемент случайности, риска, чтобы, наконец, унять фатальную потребность молодого, полного энергии человека - испытать Судьбу, померяться силами с Роком, или же в случае шулерства - дьявольским образом взять на себя его функции.
Мир для меня - колода карт.
Жизнь - банк, рок мечет, я играю,
И правила игры я к людям применяю...
- писал молодой офицер, страстный любитель азартных игр Михаил Юрьевич Лермонтов – автор мистического романа «Штосс», в котором жизнь изможденного «англицким сплином» Лугина и игра с таинственным, бог весть откуда взявшимся партнером - словно поменялись местами.
Лермонтов не раз был свидетелем силы и власти азарта. Многие его друзья проигрывались в пух и прах, теряя все: состояния, жен, любимых собак. Известно, что Лев Толстой проиграл в штосс яснополянский дом. Пушкин проиграл Всеволожскому том собственных стихов, а Великопольскому – вторую главу «Евгения Онегина». Достоевский за считанные дни написал «Игрока», чтобы рассчитаться с карточными долгами. Офицеры же ставили на кон самое святое для офицера - эполеты:
Гаврюшка: Да вы полковника Чеботарева не знаете?
Швохнев: Нет, а что?
Гаврюшка: Недели три тому назад мы его обыграли на восемьдесят тысяч деньгами, да коляску варшавскую, да шкатулку, да ковер, да золотые эполеты одной выжиги дали на шестьсот рублей.
(Н.В. Гоголь. «Игроки»)
После таких проигрышей офицерам оставалось ставить на кон… собственную душу.
Лермонтов так и не завершил свой роман, однако можно предположить, что его герой, томимый очаровательным образом-фантомом – ставкой соперника, проиграв все, что было у него материального… лишился разума либо застрелился. «У Лугина болезненно сжималось сердце - отчаянием и бешенством. Он уже продавал вещи, чтоб поддерживать игру; он видел, что невдалеке та минута, когда ему нечего будет поставить на карту. Надо было на что-нибудь решиться. Он решился». На что решился герой неоконченного романа, мы никогда не узнаем, однако Лермонтов понимал, что у проигравшихся офицеров просто не оставалось иного выбора, как лишить себя жизни. Кто знает, быть может, автор вел своего героя именно к этому, по собственным ощущениям зная, что азарт - мания, сопротивляться под силу не каждому. В переписке с одним из близких друзей Лермонтов признавался: "Когда я играю, я чувствую бестелесного дьявола, притаившегося за моими плечами. Я не знаю, кто из нас окажется сильнее".
Нередко для офицеров – людей чести - карточная игра превращалась в поединок – с собой, с жизнью, с судьбой. Многие не выдерживали накала страстей. Автор картины «Анкор, еще анкор!» П.А. Федотов, посвятивший значительную часть своего творчества теме карточной игры, в возрасте 37 лет умер в лечебнице для умалишенных. Подобным же образом закончил свою жизнь и пушкинский Германн. Подобных примеров не счесть. Те же, чей разум оказывался сильнее магии игры, лишали себя жизни, причем наиболее высоким процент самоубийств был именно в офицерской среде.
С наступлением ХХ века отошла в прошлое эпоха блистательных офицеров царской армии – игроков, дуэлянтов, задир – вместе с ней канула и культура карточных игр. В советское время карты были строго запрещены в рядах вооруженных сил, хотя, под страхом наказания, как солдаты, так и офицеры, не переставали играть никогда.
Нынешнее же столетие ознаменовалось возрождением традиции карточной игры в офицерской среде. Выйдя из состава СССР и оправившись после долгих десятилетий жесткого единовластия, свободная Эстония открыла специальное казино для офицеров Палдиского гарнизона, которые служат в разведбатальоне и Центре миротворческих операций, а также членов Кайтселийта и женской военной организации, военнослужащих пограничной охраны. Первый этаж клуба-казино занимает зал отдыха, бар и бильярдная. На втором этаже библиотека и комнаты для ночлега, предназначенные для посещающих войска инструкторов. В подвальном помещении здания расположены атлетический зал, баня с бассейном и комната отдыха с кухней. По мнению создателей, «казино будет способствовать повышению чувства общности и развитию внеслужебных отношений между военнослужащими гарнизона Палдиски».
В былые времена подобные офицерские казино существовали во всех гарнизонах. Возможно, этот первый шаг к возрождению утраченных традиций станет примером для других городов – и не только Прибалтики, но и России. Кто знает, быть может, все вернется на круги своя – и в ХХI веке игрецкие страсти защитников Родины закипят в специально предназначенных для игры клубах, где бы офицеры, как и полтора столетия назад собирались часто:
Гнули – бог их прости! –
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом»
Ольга Жарковская
Новости от RedTram
Комментарии читателей
Страницы: 1 |